Девушка из дома на набережной - Страница 35

А мама ничего преступного и неприличного в этом не замечала. Такую привычку она приобрела ещё в детстве. В скудно отапливаемой комнате барака, где Лена жила с мамой, ничего целого, кроме двух раскладушек, не было. Всё остальное какое-то рваное, кусковое. Занималась Лена за маленьким столом, сделанном из двух сбитых деревянных ящиков и поставленной на них крышки. Единственный стул был весь поломанный, ножки приходилось связывать верёвками, чтобы не разваливались, а сиденье было подбито из соломы и сшитых лоскутков.

Скромный гардероб и немного белья Лариса Сергеевна хранила в маленьком чемоданчике, который ей достался от соседки – старой немки, отсидевшей срок в лагере и вышедшей на волю. Старушка доживала свои последние дни и раздавала скромные пожитки всем, кого любила и уважала. А Ларису Сергеевну она любила в первую очередь, так как та не раз лечила её в лагере и часто освобождала от непосильных работ, отправляла в больницу. Поэтому и отдала ей самое ценное из того, что было.

«Да куда мне? Вроде не уезжаем», – пыталась отказаться Лариса Сергеевна. «Уедешь, поверь мне», – сказала немка, поставила чемодан на пол и вышла. Так несколько лет маленький чемоданчик прослужил шкафом для мамы и дочери, а потом с ним уезжали в столицу. В него же Лариса Сергеевна складывала небольшие кусочки мыла, а то и вовсе обмылки. Она очень любила душистое, блестящее перламутровым блеском мыло и, хоть в Сибири такого не было, мечтала о нём, собирая остатки гостовского хозяйственного и хвойного.

И когда они с Леной вернулись в Москву, мыло стало болезненной любовью Ларисы Сергеевны – она покупала его повсюду, будто коллекционер. В узком коридоре московской квартиры рядом с дверью стояло низкое зеркальное трюмо с двумя ящиками, битком набитыми мылом: детское, «Тик-так», женское туалетное, в тёмно-синей упаковке, в белой с красивыми нежно-розовыми лепестками роз – каких только видов и сортов там не было. Стоило открыть дверцу, и тебя волной обдавал стойкий мыльный запах.

В небольшом уголке барачной комнаты рядом с узким окном стояла ещё одна сколоченная фанерная тумба, в которой хранилась еда. Но и там никогда не было ничего целого – какие-то объедки, огрызки, початая буханка хлеба, полбидона молока. Елена Петровна помнит, как, вернувшись в столицу, она покупала булку «московскую» и съедала её по дороге домой, смакуя и в то же время жалея, что нарушает её идеальную целостность. «Наешься от пуза, – говорила Елена Петровна, изредка вспоминая своё московское детство, – а такая тоска берёт. Думаешь: нет, надо было оставить половинку, вечером поесть. Стала откладывать, но хлеб засыхал, и приходилось выбрасывать, поэтому я больше ничего не храню никогда».

***

Этим же утром Константин Гринёв проснулся и посмотрел на часы. Было почти девять утра. Он потянулся и мечтательно подумал, что наконец-то сегодня вся его жизнь изменится. Ему предстояли пробы на роль в полнометражном фильме. Почти месяц прошёл с той встречи в клубе, когда Лара договорилась о пробах для Кости, но постоянно что-то срывалось: то режиссёр уехал отдыхать на две недели, то он был занят другими проектами, то Лара уехала в командировку. Костя сильно из-за этого не переживал, с лёгкостью находя чем заняться: вместо того, чтобы ехать в институт, звонил Фиолету и Даниилу, как и во время учёбы в «Щуке», договаривался о встрече в староарбатских кофейнях. Новый институт, преподаватели, студенты – всё его раздражало, он был только рад найти причины не ходить туда.

С Ларой он встречался несколько раз, но назвать эти встречи деловыми было нельзя. Они развлекались: ходили в ночные клубы, на всевозможные презентации, которыми кишит Москва, ужинали в ресторанах. Но вот недавно Лара позвонила и сообщила, что наконец-то договорилась о пробах для него.

Костя присел в кровати и посмотрел в окно. Затем встал, открыл форточку и закурил. Он сидел на постели и смотрел на часы. Ему нужно было выйти из дома через двадцать минут.

Костя прислушался. Поначалу ему показалось, что в квартире никого нет. Он вышел в коридор и прошёл на кухню, где совершенно неожиданно застал отца. Тот пил кофе и курил. Костя радостно подбежал к отцу, обнял его.

– Привет! Ты когда с гастролей вернулся?

– Привет, Костя, – ответил отец – мужчина лет сорока пяти, но на вид ещё очень молодой, с загорелой кожей. – Да вот только пару часов назад приехал. Ну как твои дела? Мать сказала, что ты познакомился с Ларой Рубик. Как твои успехи?

– Пока рано судить. Сегодня пойду на пробы.

– Здорово. – Отец был явно рад успехам сына. – А что за фильм?

Но в тот момент, когда Костя собрался рассказать отцу о фильме, о Ларе, о том, как наконец-то всё стало классно в его жизни, раздался звонок мобильного телефона отца. Он взглянул на экран, взял телефон и, сказав сыну «извини», ушёл к себе в спальню. И только там ответил.

Костя остался сидеть на стуле. Но любопытство взяло верх, и он прокрался на цыпочках к двери спальни и прислушался. Оттуда доносился смех отца: «Да, котёнок, скоро увидимся… Нет, я один. Сын дома, скоро уйдёт… Она… Не знаю, работает всю неделю… Нет я её не видел, только что приехал… Да, давай через пару часиков созвонимся, когда я буду ближе к тебе, пообедаем вместе… И я тебя целую… – Снова смех. – Конечно, я очень скучал… Пока…»

Костя быстро вернулся на кухню. Отец, направляясь в ванную, посмотрел на него.

– Ну ты как, уже уезжаешь?

– А что?

– Во сколько у тебя пробы-то?