Девушка из дома на набережной - Страница 14

Лара принесла в гостиную поднос с кофейником и чашками. По сравнению с прошлым визитом Косте здесь показалось непривычно тихо и спокойно. Только сейчас, в этой тишине Костя заметил, как эта квартира отражает Лару. В прошлый свой визит он видел только какую-то эклектику, набор мебели и предметов, но сейчас заметил, что все вещи вокруг – это изящная рамка вокруг хозяйки.

Лара разлила кофе по чашкам, включила джаз и, усевшись рядом с Костей на диван, начала свой неторопливый рассказ:

– Мои бабушка и дедушка переехали сюда из общежития на Таганке, где бабушка жила ещё со студенчества. Моя мама родилась после окончания войны и первый год своей жизни провела здесь, в «Доме правительства». Дедушка был молодым – лет тридцать пять, не больше, – но прошёл всю войну, имел медаль за взятие Берлина, был Героем Советского Союза. А бабушке тогда только двадцать пять лет было, она окончила медицинское училище. И вот представь, она – и хозяйка этой гигантской квартиры. Думаю, ей здесь все было непривычно. У неё вдруг появилась личная домработница, внизу хороший продуктовый магазин, парикмахерская, столовая. В 1946 году родилась Лена – моя мама. Наверное, бабушкиному счастью предела не было, но продлилось оно недолго. Когда моей маме был годик, бабушка отдала её в ясли внизу, а сама ездила на работу в Первую градскую больницу. Она была такая изящная в своем белом халате! У меня её фото есть.

Лара встала с дивана, подошла к длинному узкому чёрному стеллажу с дверцами, и, достав оттуда альбом, протянула его Косте. На раскрытой странице Костя увидел фото женщины, очень похожей на Лару: те же волнистые волосы обрамляли лицо аккуратной овальной формы с большим выступающим лбом, те же немного пухлые губы улыбались сдержанной загадочной улыбкой и так же меланхолично и внимательно смотрели глаза. Только по грязно-жёлтому оттенку матовой бумаги можно было понять, что фото сделано более полувека назад.

– Какая красивая, – произнёс Костя. – Вы очень похожи.

– Да, бабушка была очень красивая. – Лара улыбнулась.

– А как её звали?

– Так же, как и меня, – только она была Лариса Сергеевна.

– А ты?

– Юрьевна.

– Ты ничего не сказала о своём отце. Где он?

– Папы нет, – вздохнула Лара. – Он умер давно, когда я была совсем маленькая.

– Извини…

– Ничего. – Лара покачала головой и снова улыбнулась, только не счастливой, а очень грустной задумчивой улыбкой. – Женщины в моей семье привыкли терять мужчин. Когда моей маме был годик, бабушка вернулась с работы и, как обычно, вначале пошла домой, чтобы переодеться. Но, выйдя из лифта, увидела, что квартира открыта, и услышала шум. Всё было перевернуто. По комнатам ходили чужие люди. Она спросила, что им нужно. И тут заметила избитого мужа. Она бросилась к нему, но её тотчас же оттащили. Потом обоих забрали на Лубянку, держали в разных камерах. На отца завели дело сразу по нескольким статьям: измена Родине, хищение государственного имущества, шпионаж в пользу иностранного государства – всего не знаю.

Оказалось, что какой-то солдат из его части то ли по дурости, то ли из жадности вывез из Берлина трофеи – безделушки и несколько картин. А потом пытался продать это на рынке. И купил у него ту картину, с которой всё и началось, чекист в штатском. Солдата сразу арестовали, устроили допрос. И в итоге он подписал донос на моего дедушку, что якобы тот подговорил его вывезти тайком собственность вражеского народа, не сдавать её, а спекулировать ею в СССР. Дедушку с бабушкой пытали, спрашивали, где они спрятали картины, но ведь никаких картин-то не было. Бабушку обвиняли в том, что она не разоблачила истинную личность своего мужа, не донесла на него, а продолжала жить в браке, скрывая его преступную деятельность. Высшая форма абсурда, но доказать это было невозможно. Бабушка никогда не рассказывала маме, как вели допрос, – берегла её нервы, наверное. Но мама и так догадывалась.

У Ларисы Сергеевны после того дня все волосы побелели. Это на снимке она ещё молодая студентка, а потом фотографироваться совсем не любила. Мама говорила, у неё на затылке совсем волос не было – вырвали, видимо, а новые так и не выросли. Все последующие годы она носила гладко зачёсанные назад волосы.

Бабушку освободили неожиданно. Только домой не отпустили, а посадили в машину, дали белый халат и повезли в больницу. Оказалось, рожала жена какого-то чиновника. А бабушка была её личным врачом. Когда та родила, бабушка больше всего боялась, что её повезут обратно. Поэтому, недолго думая, поехала домой. Маму мою нашла у ясельной нянечки, простой женщины, которая, видимо, пожалела и мою маму, и бабушку. Бабушка была золотым человеком – ведь помимо работы в больнице, она ещё и дома никому не отказывала, особенно детям. Всех лечила – домработниц, нянечек, учителей. В доме находилась поликлиника, но они не имели права туда обращаться, поэтому бабушка многим помогала на дому. И её знали. Думаю, поэтому нянечка и взяла мою маму к себе, хотя у неё самой дом был битком набит детьми и родственниками. Тогда ведь детей врагов народа, если оба родители арестованы, отправляли в Донской монастырь. Там находился специальный детский приёмник, а оттуда уже вывозили дальше в глубь России, в детские дома Сибири, Урала, Дальнего Востока, насильно меняли им фамилии, имена. Всё меняли – стирали память, прошлое.

В общем, придя домой, бабушка обнаружила, что квартира опечатана и взять ничего нельзя. Как была в белом халате и пальто, так и поехала она. Нянечка ей в дорогу узелок с едой дала, какие-то платки туда напихала, носки вязаные. Хорошо ещё, только ранняя осень была. Но далеко моя бабушка не уехала: её на вокзале арестовали. Отправили сначала в следственный изолятор, а затем вместе с заключёнными вывезли в Сибирь.